— Говорят, не своё дитя растить — тяжелее втрое… — соседка сощурилась, разглядывая фотографии Лены на стене.
— А для меня нет своих и чужих. Есть те, кого любишь больше собственной жизни, — спокойно ответила я, расставляя чашки с горячим чаем.
Осень 1980-го выдалась особенно холодной и затяжной. Дождь шёл уже третий день подряд, превращая улицы в грязные потоки и погружая всё вокруг в серость. Я возвращалась с работы — на заводе шли массовые сокращения, и наш цех работал без передышки, чтобы выполнить план. Руки болели от постоянной работы за станком, а голова гудела от усталости. Год назад я похоронила мужа, и жизнь превратилась в бесконечное течение дней, лишённых радости и света.
Короткий путь домой лежал через железнодорожный мост. Ветер гнал обрывки бумаги вдоль насыпи, когда я подходила к последнему, самому темному участку конструкции. Неожиданно мой взгляд зацепился за странный звук — он выбивался из общего фона шума дождя и далёкого перестука колёс.
Она съёжилась у бетонной опоры — маленький, продрогший человечек в промокшем ситцевом платьице. Пальцы её были почти фиолетовыми от холода, глаза огромными и неподвижными, словно у испуганного птенца. Волосы прилипли к щекам мокрыми прядями. Ей было около двух лет, возможно, немного больше.
— Как ты здесь оказалась? — спросила я, хотя знала, что она вряд ли сможет ответить.
Девочка лишь всхлипнула и ещё плотнее прижалась к бетону. В её взгляде читался первобытный страх — страх того, кто слишком рано узнал жестокость мира.
Я подняла её на руки. Она была невесомой, словно пушинка, но сердце стучало так сильно, будто хотело выпрыгнуть из груди. Каждый её вдох был слабым, но ощутимым напоминанием о том, что она жива.
«Нужно обратиться в милицию», — промелькнуло в голове, но тут же другой голос внутри возразил: «Чтобы отправить её в детский дом? Чтобы стать одной из тысяч брошенных?»
Я смотрела на её лицо и видела в этих широко раскрытых глазах отражение собственного одиночества.
«Никто никогда не узнает», — решила я тогда, и эта мысль стала моей судьбой.
Первую неделю она отказывалась есть из моих рук. Сидела на самом краю дивана, свернувшись калачиком, как дикий зверёк, готовый в любой момент убежать. Я оставляла еду на столике и уходила, предоставляя ей возможность делать выбор. Когда возвращалась, тарелка всегда была пустой.
— Лена, — однажды позвала я её, произнося имя, которое само собой легло на язык. — Тебе понравился сегодняшний суп?
Её глаза на мгновение осветились чем-то похожим на улыбку.
Ночами я просыпалась от её тихих всхлипов. Кошмары преследовали её, даже когда она спала. Я брала её на руки, качала, напевала старые колыбельные, которые помнила с детства.
— Теперь всё будет хорошо, малышка, — повторяла я, хотя сама боялась каждого нового дня. Мысль о том, как объяснить соседям внезапное появление ребёнка, не давала покоя.
История про дальнюю родственницу, погибшую в аварии, сработала безотказно. Люди охотно верили в трагические истории — они казались им более правдоподобными, чем чудесные совпадения. Знакомые помогли оформить необходимые документы.
— Мам, почему у нас нет фотографий, где я совсем маленькая? — спросила Лена в восемь лет.
Моё сердце пропустило удар.
— Был пожар… в бабушкином доме. Все семейные альбомы сгорели.
Ещё одна ложь добавилась к длинному ряду тех, которыми я окружала нашу жизнь, словно защитным барьером.
В школе Лену часто хвалили за прилежание и сообразительность. «Пошла в маму», — говорили учителя. Я кивала, соглашаясь, но каждый раз чувствовала, как внутри всё сжимается от страха.
Каждый день я ждала момента, когда правда всплывёт. Каждый стук в дверь мог оказаться последним. Иногда во сне мне снилось, как люди в форме забирают её, а она протягивает ко мне руки, но я не могу двинуться с места.
— Лен, если бы тебе предложили выбрать другую маму, ты бы согласилась? — спросила я однажды, не выдержав.
Она посмотрела на меня так, будто услышала самый абсурдный вопрос в мире.
— Мам, ты что? Как можно выбрать другую маму, если у меня есть ты?
Без марки и обратного адреса конверт появился в почтовом ящике одним январским утром 1988 года. Сердце замерло, когда я разворачивала сложенный вчетверо тетрадный лист.
«Я знаю, что она не твоя дочь».
Пять простых слов, выведенные карандашом. Буквы размылись от влаги, но их смысл оставался предельно ясным. Кто-то догадался. Кто-то мог всё испортить.
В ту ночь я долго смотрела на спящую Лену. Она превратилась в красивую молодую женщину — тёмные локоны, изящные черты лица, пышные ресницы. Никакой схожести со мной. Как я вообще надеялась, что это останется незамеченным?
На следующее утро я сожгла записку, аккуратно растирая пепел между пальцами. Но фраза продолжала жечь мою память, словно клеймо. Я начала действовать более осмотрительно. Прекратила приглашать друзей домой. Отказывалась фотографироваться вместе. В каждом шорохе слышала угрозу.
— Мам, ты какая-то задумчивая последнее время, — однажды сказала Лена. — Что-то случилось?
Я покачала головой:
— Просто работа давит, родная.
Никто больше не оставил подобных посланий. Никто не явился, чтобы забрать её. Но страх стал постоянным спутником, врос в меня, как древний рубец или едва заметный шрам.
К 2000 году звучали последние аккорды выпускных торжеств. Лена получила красный диплом медицинского университета. Сидя среди гостей на церемонии, я чувствовала смешанные эмоции: гордость и странную отчуждённость. Это была моя девочка. И одновременно совсем чужая.
— Представляешь, мам, меня приняли в детское отделение! — Лена металась по комнате, помахивая назначением. — Буду помогать маленьким пациентам!
Она бросилась ко мне в объятия, и в этот момент я почти решилась. Признаться. Рассказать всю правду. Возможно, она бы поняла? Простила двадцать лет обмана?
Но вместо этого я просто крепче прижала её к себе, впитывая знакомый аромат ромашкового шампуня, который она использовала с детства.
— Ты у меня самая лучшая, — прошептала я.
— И ты тоже, мам, — ответила она, даже не подозревая, какой глубокий разрез делали эти слова в моей душе.
— Мам, я жду ребёнка! — Лена стояла на пороге, светясь от счастья, с тестом в руках. — У тебя будет внук!
К 2005 году жизнь уже не казалась такой хрупкой. Лена создала семью с добрым человеком, работала в областной больнице. Я всё ещё иногда просыпалась с сердцем, колотящимся как сумасшедшее, но такие ночи стали редкостью.
— Это замечательно, дорогая, — я обняла её, а внутри возникло странное чувство. Не моя дочь скоро подарит жизнь не моему внуку. Однако это была моя семья, моя связь, моё сердце.
— Знаешь, — Лена опустилась рядом, положив голову мне на плечо, как много лет назад, — иногда я размышляю: смогу ли я быть такой же хорошей матерью, как ты?
Я поглаживала её волосы и думала о том, что настоящая мать — не та, кто родила. Настоящая мать — та, кто осталась рядом, когда остальной мир отвернулся.
— Конечно сможешь, родная. Просто люби его всей душой.
Некоторые секреты лучше сохранить за гранью времени. Но если бы судьба предоставила возможность прожить всё снова, я бы точно остановилась под тем мостом. Я бы снова подняла на руки продрогшего малыша. Я бы снова обманула весь мир, лишь бы эти глаза никогда не узнали прежнего ужаса.
Потому что иногда самая важная правда жизни скрывается в лжи, продиктованной любовью.