Миша наконец уснул только к трём. Я сидела на краю кровати, застыв в неудобной позе — рука онемела, плечо ныло, но я боялась пошевелиться. У малыша резались зубки — десны покраснели, он всё время тянул кулачки ко рту и плакал так, что у меня сердце разрывалось.
Казалось, он не спал целую вечность. Стоило только попытаться переложить его в кроватку — тут же просыпался, будто чувствовал, что я хочу сбежать. Всего семь месяцев, а за это время я успела прожить целую новую жизнь. Любовь, боль, тревога, счастье — всё сплелось в тугой узел, который теперь не развязать.
Когда дыхание сына стало ровным, я осторожно поднялась. В окне напротив горел свет — кто-то в нашей панельной девятиэтажке тоже не спал. Я часто гадала, кто там — такая же измученная мать, как я? Бессонный старик? Влюблённая парочка? Когда-то я мечтала, что мы с Серёжей купим свою квартиру, и я буду смотреть из своего окна на свой двор. Но эти мечты растаяли, как дым.
Три года работы на кассе в «Продуктах» — и все мои сбережения ушли в никуда. Сначала — первый взнос за ипотеку, которую мы так и не оформили. Потом — на ремонт в этой квартире, где мы жили с Анной Петровной, Серёжиной матерью. «Будет уютнее», — говорил он. Но уютнее стало только для них.
С тех пор как я переступила этот порог с чемоданом и глупой надеждой на счастливую жизнь, я ни разу не почувствовала себя дома.
«Всё наладится», — обещал Серёжа полтора года назад. «Распишемся летом», — говорил он перед тем, как я забеременела. «Немного подождём», — шептал, когда родился Миша. Я кивала. Верила. Ждала. Но штамп в паспорте почему-то казался ему чем-то лишним.
Анна Петровна каждое утро звенела ключами в прихожей, собираясь на работу в бухгалтерию. Я называла её про себя «шпицем» — маленькая, вздорная, с вечно задранным носом. Со мной она говорила только по необходимости, будто я не мать её внука, а временная прислуга. Когда я готовила — морщилась: «Не умеешь обращаться с продуктами». Когда стирала: «Это дорогие вещи». Но всегда — с ядовитой улыбкой.
«Светочка, полы бы помыла», — говорила она в мой единственный выходной. «Светлана, я купила творог для Мишеньки», — добавляла, хотя я никогда не брала её продукты.
Свою комнату она запирала на ключ. В наше отсутствие — проверяла вещи. Однажды я застала её за ростом в моём шкафу. «Искала полотенце», — сказала она без тени смущения.
На кухне — особый порядок. Её тарелки — отдельно, наши — отдельно. Её сковородка, её кастрюли, её венчик. Ничего общего. Когда Серёжа задерживался, я ужинала в комнате — лишь бы не сидеть с ней за одним столом.
И всё же мы как-то уживались — день за днём, месяц за месяцем. До рождения Миши я ещё могла вырваться — на работу, к подругам, просто прогуляться. А теперь? С ребёнком на руках, с жалкими тремя сотнями в кошельке и четырьмя тысячами детских пособий на карте.
Я тихо закрыла дверь и вышла в коридор. Хотелось пить, голова гудела от недосыпа — вторая бессонная ночь подряд. Вчера Миша проснулся в половине второго и заснул только к пяти. А в десять утра — снова на ногах. Я двигалась как зомби, глаза будто песком засыпаны.
На кухне горел свет. Анна Петровна ещё не спала. Я хотела просто налить воды и уйти, но не успела сделать и шага.
— Ещё не спишь? — обернулась свекровь. — Опять в телефоне сидишь, я свет под дверью видела.
— Миша плохо спит, — ответила я. — Зубки режутся…
Она фыркнула. В этом звуке было всё — и недоверие, и намёк, что я просто отлыниваю от дел, и «я в твои годы и работала, и детей растила».
— Можно потише? — попросила я, вздрагивая от грохота тарелок. — Миша только уснул.
Что-то мелькнуло в её глазах. Она резко повернулась к раковине, сгорбилась, а потом…
Потом развернулась ко мне. Лицо перекошено, глаза сузились. Она с грохотом поставила чашку на стол.
— Потише? — переспросила Анна Петровна. — Я у себя дома должна на цыпочках ходить?
Я прислонилась к косяку. Семь месяцев без сна. Семь месяцев жизни в этих десяти метрах, где каждый шаг — как по минному полю.
— Я просто попросила не греметь посудой, — сказала я тихо.
— А может, ты просто не умеешь детей укладывать? — свекровь скрестила руки. — Я двоих вырастила. И никаких проблем с зубами не было. И спали как ангелочки.
Я стиснула зубы. В комнате спал мой сын, а здесь, на этой крохотной кухне, назревала буря. Что бы я ни сказала — будет не так. Промолчу — соглашусь, что плохая мать. Возражу — устрою скандал.
— Я просто хотела воды, — пробормотала я, делая шаг к раковине.
— Конечно, — не сдвинулась с места Анна Петровна. — Тебе всегда что-то «просто» нужно. То полежать, то в телефоне посидеть. А работать — это не для тебя?
Я замерла. Работать? С семимесячным ребёнком, который не спит ночами?
— Выйду на работу, когда Мише будет полтора, — сказала я твёрдо. — Как и договаривались.
— Договаривались, — протянула свекровь. — Мой сын что, железный? Он один семью тянет. А ты только деньги тратишь. Эти шторы за сколько? А коляска импортная?
Я смотрела на неё, не веря своим ушам. Шторы за восемьсот рублей? Коляска б/у за пять тысяч?
— Кстати, о деньгах, — глаза Анны Петровны сверкнули. — Ты хоть раз платила за квартиру? За свет? Ты здесь просто нахлебница. Никто тебя не звал. Серёжа мой жил спокойно, а ты…
Во мне что-то оборвалось. Я стояла, не в силах пошевелиться. Хотелось крикнуть: «А кто оплатил ремонт в вашей спальне? Кто купил вам холодильник? Куда делись мои сбережения?»
Но я молчала. Привыкла терпеть, глотать обиды. Ради Миши. Ради Серёжи. Ради этого дурацкого «мира и покоя».
— Ты думаешь, я не вижу, как ты на мои вещи смотришь? — голос свекрови дрожал. — Думаешь, заберёшь сына и всё моё?
Я окаменела. О каких вещах она? О потрёпанном сервизе, который бережёт пуще жизни? О старых кастрюлях, которыми запрещает пользоваться? У нас с Серёжей нет ничего — только долги да Мишина кроватка…
Я больше не могла сдерживаться.
— Мне. Не нужны. Ваши. Вещи, — прозвучало чётко, хотя руки дрожали. — Я здесь не ради вас. И не ради этого.
— А ради чего же? — Анна Петровна сделала шаг вперёд, её лицо исказилось. — Ради моего сына, которого ты опутала? Ради квартиры, которая тебе не достанется? Ради денег?
Как будто ударили. Воздух перехватило. Я вспыхнула, уже не контролируя слова:
— Ради нормальной жизни для моего ребёнка! Которого ваш сын, между прочим, не спешит обеспечивать! Который, как вы сказали, «сидит на моей шее» в моей же комнате, ест продукты, купленные на детские пособия! И если вам так важно знать — все мои сбережения ушли на ваш ремонт и на ипотеку, которую мы так и не взяли!
Собственный голос казался чужим. Не помнила, когда последний раз повышала голос. Возможно, никогда.
— Что здесь происходит?
За спиной стоял Сергей — в мятых трусах и футболке, с отпечатком подушки на щеке. Смотрел растерянно, не понимая ситуации. А я видела в нём десятилетнего мальчишку, который так и не вырос в этом тридцатидвухлетнем теле.
Анна Петровна тут же бросилась к нему:
— Серёженька, твоя Света хамит мне! Кричит! А я всего лишь посуду мыла…
Его взгляд перешёл с матери на меня. Я знала этот взгляд. Сколько раз за эти полтора года я оказывалась виноватой? Независимо от правды. Всегда неправа. Всегда эта пауза перед тем, как он скажет…
— Сколько можно? — сквозь зубы произнёс он. — Мать не может в своём доме посуду помыть? Я прихожу с работы, а у вас вечные разборки.
Из комнаты донёсся плач. Миша. Проснулся, конечно. От такого шума. Я рванула к двери, но Сергей схватил меня за локоть:
— Стой. Не уходи, когда я с тобой разговариваю.
И тут во мне что-то щёлкнуло. Его пальцы, впившиеся в мою руку. Плач моего ребёнка. Всё остальное перестало иметь значение.
— Отпусти, — сказала я спокойно. — Миша плачет.
— Пусть поплачет, — отрезал он. — Сначала объясни, как ты разговариваешь с моей матерью. Что ты себе позволяешь?
Я вырвала руку. Он сделал шаг вперёд, прижав меня к стене. Его палец упёрся мне в грудь:
— Ты. Что. Сказала. Моей. Матери?
Я смотрела в его лицо. Родное. Чужое. Перекошенное злостью. В висках стучало. Миша кричал — требовательно, надрывно. Звал меня. А я стояла, прижатая к стене, и смотрела на отца своего ребёнка.
— Ответь! — Сергей повысил голос.
Между нами стояла Анна Петровна. Маленькая, сгорбленная, с победным блеском в глазах. Вот чего она хотела. Чтобы сын встал на её сторону. Чтобы я знала своё место.
— Отпусти, — повторила я. — Твой сын плачет.
— Мой сын? — рявкнул он. — Мой, значит? А когда нужны деньги на памперсы — сразу «наш ребёнок, Серёжа, мы же договаривались!»
Со стола с грохотом упала ложка. Я вздрогнула. За стеной заворочались соседи — проснулись от шума.
— Отпусти, — я оттолкнула его руку и бросилась к двери.
В комнате Миша, захлёбываясь слезами, выгибался в кроватке. Весь мокрый, красный, с блестящими от слюны дёснами. Я схватила его, прижала к себе. Крошечное тельце — часть меня, выпущенная в этот жестокий мир, где я не могу его защитить.
— Тихо-тихо, — бормотала я, качая его, — всё хорошо, малыш. Мама здесь…
Дверь распахнулась. На пороге — Сергей, за его спиной — Анна Петровна. Непрошеные зрители.
— Мастерски успокаиваешь, — яд капал с каждого слова свекрови. — Всю ночь теперь орать будет?
— Он не орёт, — сказала я, прижимая Мишу. — У него зубы режутся. Ему больно.
— Да? — фыркнула она. — А может, просто мать никудышная?
Я закрыла глаза, досчитала до трёх. Малыш потихоньку успокаивался. Если бы они только замолчали…
— Мам, хватит, — Сергей устало потёр глаза. — Давайте все спать. Утром разберёмся.
— Что?! — Анна Петровна вдруг шагнула в комнату. — Я в своём доме буду терпеть, как эта… эта… хамит мне? Ты знаешь, что она наговорила?
— Отложим, — он всё ещё пытался быть голосом разума. — На свежую голову.
— Ты что, не понимаешь? — её голос зазвенел. — Она тебя использует! Ребёнком привязала! А теперь ещё и наглеет! Сколько это будет продолжаться?!
Миша снова заворочался. Я отвернулась к стене, прикрывая его от шума. Тихо, малыш, тихо…
— Увези её отсюда, — вдруг сказала Анна Петровна, и в голосе звучала обречённость. — Снимай квартиру, уезжай — мне всё равно. Но чтобы духу её здесь не было. Я больше не могу.
Тишина. Только тиканье часов и прерывистое дыхание Миши.
— Мам, — наконец произнёс Сергей, — ты что говоришь? Куда мы с ребёнком денемся?
— Меня не волнует! — её голос снова взлетел до крика. — Твой ребёнок мне спать не даёт! А эта… ещё и хамит! В моём доме!
Я стояла, повернувшись спиной. Затылком чувствовала его взгляд. Сейчас скажет: «Извинись». Сейчас скажет: «Мам, перестань». Сейчас…
— Ты и твой ребёнок мне тут больше не нужны, — отчеканила Анна Петровна. — Исчезни.
Я медленно повернулась. Она тяжело дышала. Щёки пылали, глаза блестели. Стояла, выпрямившись во весь свой малый рост, вцепившись в косяк.
— Слышала? — прошипела она. — Убирайся из моего дома!
Миша снова заплакал. От криков, от страха, от напряжения в воздухе. Я прижала его.
— Серёжа… — позвала я тихо. Не за защитой. Просто… Проверить. Это всё взаправду?
Он стоял, уставившись в пол. Сутулый, с опущенными плечами. Мой Серёжа. Тот, кто кружил меня в воздухе, обещал вечную любовь. Тот, кто стоял рядом при родах… а потом сбежал к друзьям. Тот, кто целовал Мишины пяточки, клялся быть лучшим отцом… и неделями не менял подгузник.
— Как ты разговариваешь с моей мамой? — повторил он, уже не крича. Просто констатация.
Я молчала. Что тут скажешь?
— Ты… — он поднял глаза, — как ты могла?
Хотелось спросить: «Что я сказала?» Крикнуть: «Ты вообще слышал?» Но это было бессмысленно. Маски упали. Теперь я видела — по-настоящему видела — с кем живу.
Я развернулась к кроватке. Положила почти уснувшего Мишу. Достала из-под кровати чемодан, открыла шкаф. Начала молча складывать вещи.
— Ты что делаешь? — Сергей смотрел, не понимая.
Я не отвечала. Складывала Мишины вещи. Свои футболки. Джинсы. Зубную щётку.
— Светка! — он шагнул ко мне. — Ты что задумала?
— Ухожу, — глухо сказала я. — Как велела твоя мать.
Вокзал гудел равнодушно. Раннее утро — ещё не толпа, но уже подтягивались рабочие, дачники, командировочные. Я сидела на жёсткой скамье, Миша сопел в слинге — наконец уснул, измученный ночью.
Я смотрела на табло с расписанием, но буквы и цифры расплывались перед глазами. Куда мне ехать? До родителей — пятьсот километров, денег на билет нет, да и как они могут помочь? Отец после инсульта едва ходит, мать постоянно на больничном — то давление, то сердце. Я сама им помогала, отдавая последние деньги. А теперь что делать с ребёнком?
Телефон в кармане завибрировал. Я достала его — звонил Серёжа. Рука дрогнула: ответить? Может, он опомнился? Извиняется?
Но когда я приняла вызов, вместо извинений услышала деловой тон:
— Ты где? — спросил он.
— На вокзале.
— И что дальше?
— А тебе какая разница? — хотела огрызнуться, но вышло устало.
Он помолчал, потом театрально вздохнул, словно разговаривал с капризным ребёнком.
— Света, ты бы могла хотя бы попросить прощения. Это же моя мать.
Я сжала телефон так сильно, что побелели пальцы. В голове шумело — то ли от бессонницы, то ли от голода. За весь вечер я не съела ни куска, а ночь вымотала меня окончательно.
— А твоего сына — тоже твоя мать родила? — спросила я тихо.
Он замолчал. Будто не понял вопроса. Или просто не хотел понимать.
— Ты хоть осознаёшь, что делаешь? — заговорил он снова. — Куда ты собралась? На что жить будешь? Ты же зависишь от пособий, которые вообще не деньги…
— Не деньги, — эхом повторила я. — Не деньги, на которые я покупала твои сигареты. И на которые платила за твою мать, которая всё время причитала: «скинь на коммуналку».
Он раздражённо вздохнул:
— Давай не начинай.
— Я не начинаю, — ответила я, уже понимая, что этот разговор последний. — Я заканчиваю.
И нажала «отбой». Почти сразу телефон снова завибраировал. Он звонил снова. Я выключила звук и убрала его в карман.
Миша заворочался, тихонько захныкал. Скоро проснётся — нужно будет кормить, успокаивать, менять подгузник. А я — измученная, с красными глазами, на грани сил. Но почему-то внутри появилась странная лёгкость. Будто что-то оборвалось — и стало легче дышать.
В кармане — последние деньги. На один приём пищи. На один день. На один билет в одну сторону. Но куда? Передо мной — чёрная пропасть неизвестности. И всё равно…
Я вспомнила, как собирала вещи. Сергей кричал, что я дура, что никуда не уйду, что «с ребёнком пропадёшь». А я складывала вещи механически, не глядя, не слушая. Ушла на рассвете, пока все спали. Дверь закрыла тихо, чтобы Миша не проснулся.
«С ребёнком пропадёшь», — звенело в голове. Но почему-то это уже не пугало. Я точно знала: в том доме мы пропадём ещё быстрее. Я не хотела, чтобы мой сын рос, видя такое отношение. Чтобы считал нормой, когда отец потакает всем прихотям своей матери и игнорирует нужды матери своего ребёнка.
Я снова посмотрела на табло. Ближайший рейс — через сорок минут. До райцентра, где живёт Ленка, моя бывшая коллега. Может, она пустит меня хотя бы на пару дней? Пока я не соображу, что делать дальше?
Достала телефон, нашла её номер в контактах. А вдруг связь оборвалась? Вдруг она сменила номер? Было страшно. Но звонить нужно.
— Алло, Ленка? Это я, Света.
Не знаю, что ждёт меня завтра. Но одно я знала точно: мой ребёнок больше никогда не будет засыпать под крики и звуки разбитой посуды.