Одна фраза — словно удар двери, захлопнувшейся прямо по сердцу.
Балаш не кричал, не разбивал ничего. Он просто сказал это. Холодно, спокойно. И даже не взглянул в мою сторону.
Я стояла посреди кухни, руки дрожали, держали чашку, которую хотела отдать ему. Пар поднимался над кружкой, но я уже не чувствовала тепла. Слова растворялись в воздухе, словно туман.
Advertisements
Где-то глубоко внутри что-то сломалось — тихо, без звука.
Я не ответила, не заплакала, не набросилась — хотя часто представляла этот момент. Просто поставила чашку, поправила волосы и ушла в комнату.
На следующий день утром я встала, как обычно, в полшестого. Ещё только светал, дом был тёмным и тихим. Балаш храпел в гостиной, лёжа на диване вниз головой, под сдвинутым одеялом.
Я ничего не сказала, не оставила записки, не писала драматического прощального письма. Просто взяла рюкзак и начала собирать вещи.
Два свитера. Термос с чёрным кофе. Свидетельство о праве собственности, что я унаследовала от бабушки. И моё молчание — самый тяжёлый груз, что я когда-либо носила с собой.
Балаш не спросил, куда я иду. Даже не посмотрел на меня. Только пробормотал что-то, когда за мной захлопнулась дверь.
— Наконец-то тишина, — пробормотал он в полусне.
Он не знал, что то, что он сейчас приобретает, навсегда меня потеряет.
Дорога в деревню оказалась длиннее, чем я помнила.
Поезд. Потом скрипучий, полный ям автобус. И в конце — десятиминутный пеший переход. Лодыжка болела, рюкзак тянул плечо, но я шла, потому что знала, куда иду.
И вот он — дом.
Дом моего детства. Там, где запах лета прятался в листьях грецкого ореха. Где ветер дул иначе.
Дом был старым, обветшалым, немного покосившимся — как и я. Но он стоял. И ждал.
Во дворе по-прежнему цвели яблони. Сад зарос сорняками — но он жил. Пышный и дикий, как сдерживаемые надежды.
Когда я открыла скрипучую дверь, в голове словно прошептал голос:
«Наконец-то ты дома».
В следующие дни ничего особенного не происходило. Просто моя жизнь начала возвращаться.
Я протирала пыль, вешала постиранные шторы, переставляла мебель на кухне, стелила восковую скатерть. По утрам заваривала чай и выходила на веранду. Днём копала грядки, к вечеру болела спина, но мне это не мешало.
По вечерам при жёлтом свете керосиновой лампы я читала письма, которые бабушка Зофи писала мне в детстве. Их строки были как объятия. Постепенно, день за днём, что-то во мне оживало, как почка весной после долгой зимы.
Однажды утром у ворот стояла тётя Каталина с двумя курами в руках.
— Свежие яйца каждое утро, девочка моя. Вижу тебя — скоро и козу заведёшь. В тебе течёт особая кровь.
Я засмеялась — громко и искренне, впервые за много недель.
Однажды я пришла в поликлинику менять лекарства, и доктор спросила:
— Ты не хочешь несколько дней в неделю поработать здесь в администрации? Мы знаем, что ты умеешь. Нужен кто-то, кто не просто сидит, а действительно внимателен.
Я согласилась. Не ради денег или похвалы, а потому что кто-то наконец сказал мне: «Ты нужна».
А потом наступило утро, когда я кормила кур, и кто-то постучал в дверь.
Я вышла на веранду — и там стоял Балаш. Рядом с ним — его мать, тётя Эржебет, запыхавшаяся и вспотевшая, с чемоданом в руках.
— Ну вот… мы вернулись, — хрипло произнёс Балаш.
— Что? — спросила я, будто не поняла.
— Мы подумали, раз у тебя есть дом… можно было бы пожить здесь. Мама устала от города. Тебе же тут скучно одной.
В тот момент, у ворот, что-то в моём сердце окончательно встало на место.
— Извините, — тихо, но твёрдо сказала я. — Здесь больше нет места тем, кто когда-то выгнал меня из того, что было моим.
— Что?! Но мы же семья! — возмущалась тётя Эржебет.
— Семья — это те, кто остался со мной, когда у меня ничего не было. Кто не смеялся над моими сломленными мечтами. Вы — не из таких.
Балаш не ответил, не просил прощения. Просто смотрел. И понимал: он опоздал.
Сейчас я встаю каждый день до рассвета.
Хожу босиком по росе, обнимаю яблоню. Варю кофе не из-за необходимости, а потому что мне это нравится. У меня есть собака. Есть сад. Есть тишина. И есть смех.
И каждый вечер, ложась спать, я тихо шепчу в темноту:
«Бабушка Зофи, я справилась. Я нашла дорогу домой. И больше никогда не позволю себя прогнать».