— Ты думаешь, я всё это возводил, чтобы в итоге передать посторонним людям? — Алексей обвёл взглядом комнату, словно только сейчас начал замечать каждую мелочь в доме, который мы создавали вместе.
— Я никогда не предполагала, что наш дом станет ареной для ссор, — тихо ответила я, расправляя плечи.
Аромат свежеспиленного дерева. Именно такой запах витал в воздухе, когда мы с Алексеем начинали строить наше семейное гнёздышко.
Его ладони, покрытые мозолями от долгих часов работы с древесиной, касались каждого бруса с трепетной заботой, будто он нянчил новорождённого малыша.
А я стояла рядом, подавая инструменты, и верила, что эти стены станут свидетелями нашей долгой и радостной жизни.
По вечерам, измотанные трудами дня, мы сидели на крыльце и мечтали.
Мои мечты были простыми – здоровый ребёнок, крепкая семья, уютный дом. Алексей же смотрел шире – он хотел большую мастерскую, новые инструменты, признание местных умельцев.
— Маш, ты будешь мной гордиться, — говорил он, обнимая меня за плечи. И я верила. Как можно было не доверять человеку, от которого исходил запах смолы и светлых надежд?
Когда родился Петька, весь дом наполнился новым смыслом. Алексей вырезал ему колыбель из лиственницы – «чтобы рос крепким, как это дерево».
По вечерам он брал сына на руки и рассказывал ему о каждом уголке их будущей мастерской, а Петька внимательно смотрел на отца, словно всё понимал.
В детстве Петя падал на жёсткий пол и учился подниматься, цепляясь за край дивана. Я хотела бросаться ему на помощь, но Алексей останавливал меня:
— Пусть сам, Маша. Мужчина должен научиться подниматься после падений.
Я работала на ферме, возвращаясь домой пропитанная запахом молока и трав. Он встречал меня, усталый от работы с деревом, но всегда находил силы поднять сначала Петьку, а потом и меня, кружил по комнате, смеясь:
— Мои два сокровища!
Тамара, его сестра, жила через три дома от нас. Она часто заглядывала – то за солью, то просто поболтать.
Высокая, статная, с густыми каштановыми волосами, она всегда приносила с собой аромат дорогих духов и городских новостей. Алексей радовался её визитам, оживлялся, доставал праздничные чашки.
Иногда я замечала особенный блеск в его глазах, когда он смотрел на сестру. Она рассказывала о городе, о магазинах, о концертах, а он слушал, забывая моргать.
В такие моменты что-то тревожно сжималось внутри, но я отгоняла эти мысли. Так не должно быть в семье. Я верила, что наш дом крепок, как лиственница из Петькиной колыбели.
Мы не были богаты, но нам хватало. Алексей изготавливал мебель на заказ – столы, стулья, шкафы, которые служили людям десятилетиями.
Я приносила молоко с фермы, делала творог и сметану. В огороде росли огурцы и помидоры, картошка и морковь. По праздникам мы звали соседей, и дом наполнялся голосами, смехом и запахом свежеиспечённого хлеба.
Маленький Петька бегал между взрослыми, собирая улыбки и конфеты. Валентина Ивановна, наша соседка, всегда трепала его по волосам и говорила:
— Счастливый малыш растёт в счастливом доме.
А я кивала и верила, что так будет всегда. Восемь лет пролетели как один миг – наполненные трудами, заботами и тихим семейным счастьем, которое казалось таким прочным, как добротная мебель из мастерской Алексея.
Я не могла предполагать, что счастье способно рассыпаться, подобно прогнившему дереву, изъеденному временем и скрытой внутренней тлением.
Перемены начались исподволь, словно первые заморозки – сначала едва уловимые, а затем всё глубже проникающие в землю.
Алексей стал приходить позже обычного. От него теперь пахло не стружкой и древесиной, а дешёвым спиртным и чужими разговорами.
Его глаза, раньше светившиеся теплотой, теперь смотрели сквозь меня, будто я стала невидимой.
— Где ты был? — спрашивала я, заранее зная ответ.
— Дела были, — бросал он, избегая встречаться со мной взглядом. — Что пристала?
Петька, теперь уже восьмилетний, всё прекрасно понимал. Он научился исчезать в своей комнате, когда отец возвращался в дурном расположении духа.
Научился говорить потише, ходить осторожнее, словно крался по тонкому льду. И только со мной, когда отца не было рядом, он оставался прежним – звонким, любознательным, полным жизни.
— Мам, почему папа теперь совсем другой? — спросил он однажды, помогая мне лепить пельмени.
Я долго молчала, разглаживая тесто.
— Взрослые иногда теряют путь, сынок. Но потом находят его снова.
Я верила в свои слова. Или хотела верить. Надеялась, что это временное помутнение, что Алексей вернётся – настоящий, мой.
А потом случился пожар в доме Тамары. Никто не пострадал, но от дома остались лишь обугленные стены и запах горелого дерева. Тамара явилась к нам – без вещей, зато в городском наряде и с накрашенными губами.
— Я ненадолго, — сказала она, обнимая брата. — Только пока не решу, что делать дальше.
Алексей посмотрел на меня – впервые за много дней прямо в глаза. В его взгляде читалась мольба и что-то ещё, что заставило меня внутренне сжаться.
— Конечно, — сказала я. — Родственников в беде не оставляют.
Я постелила ей в маленькой комнате, где хранились банки с заготовками. Принесла чистое бельё, полотенце.
А через неделю поняла, что она не собирается уходить. Её вещи незаметно заполнили дом, её духи вытеснили запах дерева и трав, её голос стал громче моего.
Алексей смотрел на неё как загипнотизированный. Они могли часами сидеть на кухне, переговариваясь о чём-то своём, замолкая, когда я входила. Петька жался ко мне, как испуганный котёнок.
Однажды вечером, когда Тамара ушла к подруге, я решилась на разговор.
— Лёш, может, пора Тамаре подыскать своё жильё? Тесно нам…
Он резко повернулся, и я не узнала его лицо – оно исказилось от гнева.
— Тесно? Моя сестра не может жить в моём доме?
— Нашем доме, — поправила я тихо.
— Что? — он шагнул ко мне. — Ты, видимо, забываешь, кто здесь хозяин! Кто возвёл этот дом! Кто обеспечивает вас!
— Мы вместе его строили, — мой голос дрожал, но я не отступала. — И я тоже работаю не покладая рук. И Петька растёт…
— Петька! — передразнил он. — А знаешь, что сказал мне Степан? Что Петька-то, возможно, и не мой вообще!
Воздух застыл между нами. Я почувствовала, как немеют губы.
— Что… ты такое говоришь? Как ты можешь?
В этот момент скрипнула дверь – на пороге стояла Тамара. Она окинула взглядом комнату, меня, брата. И улыбнулась.
— Что за крики? Соседи сбегутся.
Алексей моргнул, будто очнувшись. Посмотрел на меня, на сестру. И его лицо смягчилось – но не для меня.
— Машка тут возмущается, — буркнул он. — Говорит, тебе пора съезжать.
Тамара прижала руку к груди.
— Вот как? А куда же мне идти? На улицу?
— Никуда она не пойдёт, — отрезал Алексей, выпрямившись, как струна. — В этом доме каждое бревно моими руками уложено, мне и решать.
Я переводила взгляд с него на Тамару и обратно.
И словно завеса спала с глаз – в этот момент я поняла, что сестра для него важнее семьи, что нас он давно перестал любить.
— Лёша, — мой голос звучал странно спокойно. — Как можно так поступить, променять свою семью на сестру?
Он нахмурился.
— Ты с ребёнком переедешь в сарай, дом я отдаю сестре! Вы мне чужие, в отличие от неё, — выдохнул он, глядя куда-то мимо меня.
Я ожидала, что земля разверзнется под моими ступнями. Что стены обрушатся. Что произойдет нечто грандиозное, достойное этих слов. Но ничего не случилось. Дом продолжал стоять. Часы отсчитывали секунды. А в моей душе постепенно проступала странная ясность.
Я посмотрела на мужа – и увидела перед собой совершенно незнакомого человека. Все годы, все слова, все прикосновения – всё это стало неважным в одно мгновение.
— Мама? — позвал Петя из своей комнаты, и его голос вернул меня к реальности.
Я не стала кричать. Не стала умолять или доказывать. Молча направилась в комнату сына и взяла его за руку.
— Собирай вещи, сынок. Только самое необходимое.
— Куда мы отправляемся? — спросил он, широко раскрыв глаза.
— Никаких поездок. Мы пойдём пешком.
Когда мы проходили мимо Алексея, он упорно смотрел в пол. Тамара же стояла, скрестив руки на груди, с легкой улыбкой превосходства на лице.
Сарай встретил нас ароматом сена и прохладой. Я постелила наши куртки на солому, укрыла Петьку своим шарфом. Он не плакал, только серьезно смотрел на меня, словно взрослый.
— Мам, ты как? — спросил он, касаясь моей щеки маленькой рукой.
— Нормально, — соврала я.
Он исчез на минуту и вернулся с одеялом, которое каким-то чудом успел прихватить из дома.
— Вот, — сказал он, укрывая меня. — Я с тобой, мам. Мы справимся.
И тогда я заплакала – беззвучно, проглатывая слёзы. А он обнимал меня, гладил по волосам, шептал что-то утешительное. Мой маленький сын, который оказался сильнее всех нас.
Скрип двери разбудил меня под утро. В проём сарая пробился луч света – не солнечного, а от керосиновой лампы.
В этом свете возникло лицо Валентины Ивановны – морщинистое, строгое, с глазами, полными решимости.
— Так и знала, — произнесла она, оглядывая наше убежище. — Собирайтесь, Маша. Нечего вам здесь делать.
Я села, придерживая одеяло. Петька спал, свернувшись калачиком у меня под боком, как котёнок.
— Куда нам идти, Валентина Ивановна?
— Ко мне, куда ж ещё, — ответила она так, будто это было очевидно. — У меня дом большой, места хватит. А здесь что – сырость, холод. Ребёнка загубишь.
Петя открыл глаза, посмотрел на соседку, потом на меня. Молча начал складывать одеяло – аккуратно, уголок к уголку.
— Собирайся, мам. Валентина Ивановна дело говорит.
Я смотрела на них обоих и чувствовала, как в груди разливается тепло благодарности. Возможно, у меня больше нет дома, но есть люди, которые не бросят.
Дом Валентины Ивановны встретил нас ароматом свежих булочек и травяного чая. Она провела нас в большую светлую комнату, где уже была застелена кровать чистым бельём.
— Ванну я вам нагрела, — сказала она. — Сначала помойтесь, потом завтракать будем.
Я стояла посреди комнаты, не зная, что сказать. Слова благодарности казались слишком маленькими для того, что она делала для нас.
— Валентина Ивановна…
— Потом поговорим, — оборвала она. — Иди мойся.
Горячая вода смывала не только грязь сарая, но и оцепенение. Я чувствовала, как возвращаются силы – и вместе с ними решимость.
Петя плескался рядом, пуская кораблики из щепок, которые сам вырезал перочинным ножом.
— Валентина Ивановна сказала, что у неё есть курятник, — доверительно сообщил он мне. — И что я могу помогать ей за ними ухаживать.
— Хорошо, сынок, — кивнула я. — Только не забывай про школу.
— А ты что будешь делать, мам? — внезапно очень по-взрослому спросил он.
Я задумалась, глядя на свои руки – огрубевшие от работы, но всё ещё сильные.
— Жить дальше, — ответила я наконец. — И бороться за наш дом.
В тот же день я отправилась в сельсовет. Председатель, Николай Степанович, внимательно выслушал меня, не перебивая. Когда я закончила, он долго смотрел в окно, а затем повернулся ко мне:
— На кого оформлены документы на дом?
— На нас обоих, — ответила я. — Мы строили вместе, вкладывались вместе.
Он кивнул:
— Тогда суд будет на твоей стороне, Мария. Я дам тебе направление к юристу в районе. А пока собирай показания соседей.
В последующие недели я узнала, что такое административный аппарат. Бумаги, свидетельства, справки.
Я ходила от двери к двери, от кабинета к кабинету. Валентина Ивановна помогала с Петей, а он помогал ей по хозяйству.
Алексей не пытался встретиться. Лишь однажды я столкнулась с ним у магазина – осунувшимся, с неровно подстриженной бородой. Он продолжал тонуть в бутылке.
— Маша, — начал он, но я прошла мимо, глядя прямо перед собой.
Дело рассматривали в районном суде. Я сидела прямо, расправив плечи, хотя внутри всё дрожало. Алексей сидел напротив – потерянный, с блуждающим взглядом. Тамары рядом с ним не было.
Соседи давали показания один за другим: о том, как мы вместе строили дом, как я работала наравне с ним, как потом всё изменилось.
Валентина Ивановна рассказала о ночи в сарае, не скупясь на выражения. Алексей молчал, опустив голову. Лишь когда судья спросил его, признаёт ли он свою вину в случившемся, он поднял глаза:
— Признаю. Бес попутал. Надоела жена и сын, хотел всё сестре отдать и сам уйти.
— Бес тут ни при чём, — неожиданно для самой себя сказала я. — Это был твой выбор. Каждый день, каждый шаг – твой выбор.
Он вздрогнул, как от удара.
Когда судья спросил, чего я хочу, я ответила просто:
— Справедливости. Дом строили мы вместе. Я хочу, чтобы мой сын жил там, где стояла его колыбель.
Судья посмотрел на меня долгим, проницательным взглядом.
— А вы готовы к тому, что ваш бывший супруг может остаться без жилья?
Я задумалась. В голове замелькали картины – Алексей, обрабатывающий доски для нашего дома; Алексей, бережно держащий на руках новорождённого Петю; Алексей, выгоняющий нас в сарай.
— Нет, — произнесла я после паузы. — Я не хочу, чтобы он остался без крыши над головой. У него есть мастерская. Он может обустроить её как жильё. Он столяр, сумеет сделать это.
Судья кивнул с лёгким удивлением во взгляде.
Решение было вынесено в мою пользу. Дом передавался мне и Пете. Алексей получал право пользоваться мастерской как жилым помещением. Часть участка также отходила ему – всё было справедливо.
Я подписала документы дрожащей рукой и вышла из здания суда под яркий солнечный свет.
Валентина Ивановна и Петя ждали меня на скамейке. Увидев меня, Петя вскочил:
— Ну что, мам?
— Домой пойдём, сынок, — ответила я, едва веря своим словам. — Домой.
Мы вернулись в наш дом спустя месяц. За это время Алексей забрал свои вещи и переехал в мастерскую. Тамара, как я узнала позже, уехала в город – брат, видимо, уже не казался ей таким интересным, как раньше, когда у него был дом.
Дом встретил нас запустением и толстым слоем пыли. Но день за днём, с каждым движением тряпки, с каждой вымытой чашкой он вновь становился нашим. Петя принёс из леса молодую сосенку и посадил её под окном:
— Пусть растёт вместе с нами, мам.
Я обнимала его, глядя на тонкий стебель, который упрямо тянулся к солнцу.
Алексея я видела редко – он работал в своей мастерской, выполнял заказы, а заработанные деньги исправно приносил для Пети. Я не отказывалась – это были не подачки, а его обязанность перед сыном.
Однажды осенью, когда мы с Петей и Валентиной Ивановной пили чай на веранде, она вдруг произнесла:
— Знаешь, Маша, дом – это не просто стены. Дом – это люди, которые не предадут.
Я посмотрела на сына, который мастерил скворечник из обрезков дерева – так похоже на отца в его лучшие времена.
Посмотрела на мудрую соседку, ставшую нам почти родной. И поняла: мой дом гораздо больше, чем эти стены и крыша.
— Весной скворцы прилетят, — сказал Петя, примеряя дощечки. — Им тоже нужен дом.