— Не приехали навестить умирающего отца просто потому, что не хотели видеть меня, — заявили мне дочери. — Мы тебя с самого детства ненавидим! Это ты виновата в том, что папы больше нет!
— Гриш, как ты не понимаешь… мы чужие собственным детям, — плакала я. — Они даже не поздравили тебя с днём рождения! Врут напропалую, мол, заняты работой. А как мне теперь людям в глаза смотреть? Все спрашивают: где наши дети? Что им отвечать? Что нас бросили?
Сидела я на кухонном табурете, глядя в окно, за которым медленно кружились снежинки. Внутри будто застыл ледяной комок. Две дочери — смысл всей моей жизни — обе отвернулись. Рядом молча сидел Гриша. Он всегда такой — рядом, но без слов. Будто поддерживает, а будто и нет. Но всё же хорошо, что он есть. Одной было бы совсем невыносимо.
— Снова о них думаешь? — прервал он молчание.
— А о ком ещё? Уже скоро твой день рождения, а они даже позвонить не сочли нужным. Только отписались, что заняты. Да какое там заняты! Просто не хотят иметь ничего общего!
Гриша пожал плечами:
— Может, и правда заняты…
— Заняты? Нет, они обиделись! Представляешь? Обиделись! Но за что?
Я снова взяла телефон и перечитала их сообщения. Лена писала:
«Мама, не могу приехать. Отчеты, аврал на работе. И вообще, не хочу тебя видеть. Помнишь, как ты меня заставляла учить математику? Ещё и шлёпала. Я до сих пор это помню».
А Вероника ответила коротко:
«Мам, извини, не получится. Работа. К тому же, ты разрушила мне жизнь, запретив встречаться с Сашкой. Все мои проблемы из-за тебя. Вышла замуж за неудачника и теперь страдаю».
— Лена ещё ладно — приплела старые уроки. Но Вероника! Этот Сашка — алкаш и бездельник! Что её ждало с ним? Миллионы долларов? — я сердито отбросила телефон.
— Ты же знаешь, они упрямые, каждая считает себя правой, — сказал Гриша.
— А я, по их мнению, неправа? Я им только добро желала! Ленке — хорошее образование, Веронике — защиту от ошибки. Что плохого я сделала?
Вспоминала я маленькую Лену. Конечно, бывало, и шлепну, когда не хочет учиться. Ну а как иначе? Сидишь, объясняешь одно и то же по десять раз, а она в окно смотрит! Иногда выйдешь из себя. А потом сама проверяешь эти заброшенные тетради, убираешь игрушки. Так делают только родители.
— Мам, ну зачем мне эта математика? — капризничала Лена, всхлипывая над учебником.
— Без образования ты всю жизнь будешь полы мыть! — злилась я, сжимая её руку.
— Ненавижу тебя! — кричала она, вырываясь и убегая в свою комнату.
Потом, конечно, мирюсь. Обниму, попрошу прощения. Но осадок остаётся — и у неё, и во мне.
А Вероника… Та всегда была своевольной. И этот Сашка… Я сразу его не приняла. Скользкий тип, взгляд неприятный. Вижу, как он на неё смотрит — не любовь, а голое желание.
— Мам, я люблю Сашку! Мы поженимся! — повторяла она, как заклинание.
— Да он тебя не любит! Ему только одно нужно! — пыталась я достучаться.
— Ты просто завидуешь мне! — кричала она, хлопая дверью.
Я запретила ей его видеть. Она ушла из дома на неделю. Потом вернулась, извинилась. Но боль осталась. И у неё, и у меня.
Теперь живёт в другом городе, с мужем-неудачником. Квартиру снимают, денег нет. Редко звонит, и то только если я сама напомню. Разговор всегда один: «Привет. Нормально. Работа. Пока».
— Почему они так со мной? — сквозь слёзы спросила я.
Гриша обнял меня.
— Не плачь, родная. Всё образуется. Они молодые. Не понимают, каково быть родителем.
Не образуется… Они никогда не поймут. Для них я всегда буду строгой, злой матерью, испортившей им жизнь.
Жизнь моя началась как в дешёвом романе: ранняя любовь, юный брак, бедность, свекровь-тряпка… Всё по списку. Только вот в книгах обычно всё заканчивается красиво. А у меня — продолжается.
Мне было девятнадцать, когда родилась Лена, наша первая дочь. Наивная глупышка, я думала, что любовь преодолеет всё. Что Гриша будет рядом, и мы справимся. Но реальность оказалась суровее.
Гриша старался. Брался за любую работу, лишь бы нам хватало на еду и подгузники. Помню, как он приходил домой под утро, весь в угольной пыли, уставший до изнеможения. Падал на кровать и моментально засыпал. А я сидела рядом, кормила Лену и смотрела на него. Гордилась, жалела и боялась одновременно. Боялась, что сломается. Боялась, что мы потеряем всё.
— Гриш, тебе надо отдохнуть, — говорила я, гладя его по голове.
— Когда? Ленку кормить надо. Сама понимаешь, — открывая глаза, отвечал он.
Он всегда был таким — добрым, ответственным. Слишком добрым.
Родителей у меня уже не было. Воспитала меня бабушка, но она умерла вскоре после нашей свадьбы. Оставила в наследство старенький домишко на окраине города и свою любовь. Больше у меня ничего не было.
У Гриши была мама — Мария Павловна. И она меня просто ненавидела.
— Оборванка! Нищенка! Лимитчица! — бросала она мне в лицо без тени смущения.
Я глотала слёзы и молчала. Не хотела конфликтов, надеялась, что со временем она всё-таки примет меня. Какая же я тогда наивная…
— Мам, ну почему ты так? Я люблю Свету! Это мой выбор! — пытался заступиться за меня Гриша.
— Твой выбор? Да ты просто ослеп! Она тебя околдовала! Вы едва сводите концы с концами! Ты заслуживаешь лучшего! — кричала Мария Павловна, театрально закатывая глаза.
Она мечтала видеть невесткой дочь профессора или врача, а вместо этого получила меня — сироту, живущую на пенсию бабушки и зарплату мужа. Первое время мы жили в одном доме: они с сыном — в разных комнатах. Разговаривали мало, общались через Гришу. А он становился полем для постоянных нападок матери.
— Посмотри на себя — весь измождённый! Из-за кого? Из-за этой бездельницы! Бросай её, пока не поздно! Найди себе настоящую жену! — шипела она ему в отсутствие меня.
Но Гриша любил меня. И дочерей своих любил. Он терпел все истерики своей мамы. После рождения Вероники Мария Павловна немного смягчилась — вторая внучка пошла в счёт. Но для меня это ничего не изменило. Для неё я оставалась «этой».
— Хотя бы внучки нормальные, — ворчала она, глядя на девочек. — Не то что их мать.
Я старалась не обращать внимания. У меня были другие заботы. Лена и Вероника росли, требовали внимания, денег. Гриша работал как проклятый, я крутилась, как белка в колесе. Жили бедно, но дружно. Помню, как радовались, когда у Гриши была премия — покупали конфет и устраивали праздник.
— Пап, расскажи сказку! — просили девочки, обнимая его за шею.
— Какую сказку? — спрашивал он, улыбаясь.
— Про Ивана-царевича! — хором отвечали они.
И Гриша рассказывал. Каждый раз по-новому. С приключениями, драконами, прекрасными принцессами. Мы были счастливы. Несмотря на бедность, несмотря на злобную свекровь, несмотря ни на что. У нас была любовь. У нас были дети. У нас была семья.
Когда последние гости разошлись, в доме повисла давящая, неприятная тишина. Не та добрая, вечерняя, когда все мирно спят, а тяжёлая, будто камень на груди.
Я убирала остатки праздника, а голова была полна горьких мыслей. День рождения Гриши… Отпраздновали, но как-то не до конца. Без Лены и Вероники. Без родных детей.
Весь вечер чувствовала себя чужой среди своих. Все спрашивали: «А где ваши дочки? Почему не приехали?» Приходилось выкручиваться, говорить, что заняты работой, проектами, отчетами…
— Ну вы же знаете, как сейчас жизнь устроена! — улыбалась я сквозь зубы, чувствуя, как краснею от стыда.
А гости смотрели с пониманием и жалостью, догадываясь, что я что-то скрываю. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Гриша, как всегда, молчал. Только печально принимал поздравления, хотя внутри, я знала — ему тоже больно. Он всегда такой — бережёт мои чувства, даже ценой своих.
Когда всё закончилось, я села на кухне и закурила. Хотя бросила лет десять назад. Просто нервы не выдержали.
— Не переживай, Света. Приедут они. Может, чуть позже. Просто очень заняты, — попытался успокоить меня Гриша.
— Заняты?! Да им плевать на тебя! На нас обоих! — взорвалась я, выпуская клуб дыма.
— Не говори так. Они наши дети. Они нас любят, — тихо ответил он.
— Любят? Если бы любили, приехали бы! Хоть на час! А так — только слова да обещания!
Бросила окурок в пепельницу и решительно встала. Хватит терпеть. Сейчас я им всем покажу!
Схватила телефон и набрала Лену.
Гудки тянулись бесконечно. В конце концов, она ответила.
— Алло? Что случилось? — голос сонный, равнодушный.
— Лена! Где ты была сегодня? Почему не приехала на день рождения отца? — выпалила я, не здороваясь.
— Мам, я же говорила — работа, отчёты… — начала оправдываться она.
— Работа? А отец тебе не важен? Ты хоть понимаешь, что он стареет? Что каждый день может быть последним?
— Мам, не начинай опять. Я и так чувствую вину. Но у меня правда нет времени. И вообще, ты снова давишь на меня? Напомнить про подзатыльники и математику?
— Так я должна молчать? Притвориться, что всё в порядке? Думаешь, мне легко было вас растить? Гриша на работе до изнеможения, я как белка в колесе, чтобы у вас всё было! А теперь вот ваша благодарность!
— Мам, я приеду, как только смогу. Обещаю.
Она повесила трубку. Я стояла, задыхаясь от злости.
— Что? — спросил Гриша, с тревогой глядя на меня.
— Обещала. Когда сможет, — зло процедила я. — Врёт. Не приедет. Ей всё равно.
Снова набрала номер. На этот раз Вероники.
— Алло. Говори, мам.
— Вероника! Почему тебя не было на дне рождения у отца?
— Привет. Я же говорила — не могу. У нас тут свои проблемы.
— Проблемы?! А на отца тебе наплевать? Сегодня ему исполнилось шестьдесят! А ты даже позвонить не удосужилась!
— Мам, ну не ори. Я поздравила. А приехать… Не могу. Денег нет. Билеты дорогие…
— Деньги нашлись! А на отца — нет? На тряпки находишь, на салоны красоты — находишь, а на него — нет?!
— Мам, хватит! Я не хочу ссориться. И так всё тяжело на душе. Перезвоню позже, — сказала Вероника и прервала связь.
Я швырнула телефон на стол. Словно он был виноват в моей боли.
— Вот и всё. Высказала им всё, что накипело. Теперь полегчало? — спросил Гриша, беря меня за руку.
— Нет. Только хуже стало. Теперь я чувствую себя последней подлой стервой. Но они сами довели… — я разрыдала.
Гриша крепко прижал меня к себе и молча стал гладить по голове.
— Всё будет хорошо, Света. Всё обязательно наладится, — шептал он снова и снова, как мантру.
Но я уже не верила. Интуиция говорила — между нами и дочерьми образовалась пропасть, которую не перешагнуть. И во всём этом я сама виновата. А как иначе? Я их любила, старалась ради них жить, а получилось — оттолкнула.
Прошло несколько дней после звонков. Лена так и не объявилась. Вероника позвонила один раз, коротко извинилась, но я чувствовала — это формальность. Между нами теперь бездна. Холодная и глубокая.
Иногда мне кажется, что жизнь прожита зря. Все эти годы, все силы, все слёзы — напрасны. Дети не ценят, не понимают, не любят. Или просто не умеют?
Полгода прошли будто сквозь серый туман. Лена и Вероника стали чужими нам гостями. Звонки стали редкими, короткими, почти официальными. Мы тоже не давили, не искали встреч. «Пусть живут», думали мы. «Мы как-нибудь справимся».
Жили в своём маленьком уютном мире: я вязала по вечерам, Гриша читал газеты, иногда смотрели телевизор вместе. Разговаривали мало, но понимали друг друга без слов. Жизнь казалась остановившейся — тихой, но какой-то печальной, будто зимний вечер перед долгой ночью.
— Света, почему ты такая задумчивая? Улыбнись хоть немного! — говорил Гриша, заметив моё уныние.
— Да вот думаю… Время летит, а мы всё здесь, дома, одни.
— Ну и что? Зато вместе. Это главное, правда.
Он прав. С ним мне всегда было тепло и спокойно. Но внутри всё равно дрожала тревога, будто я интуитивно чувствовала, что ничего хорошего не предвещает.
И тогда всё вдруг круто изменилось.
Сначала Гриша начал кашлять — сначала редко, чуть-чуть. Я не придавала значения, списывала на простуду. Но кашель усиливался, становился глубоким, надрывным. Он начал резко худеть, хотя ел как обычно.
Я уговаривала его обратиться к врачу. Каждый день повторяла одно и то же:
— Гриш, пожалуйста, сходи в больницу! Не запускай!
А он только отмахивался:
— Само пройдёт, Светка. Зачем деньги зря тратить? Знаешь, как там сейчас…
Но я не сдавалась. Видела, как ему плохо, как он страдает по ночам.
— Само пройдёт! — передразнивала я его, — дождёшься, потом будет поздно!
Он упрямо молчал.
Дни шли. Его состояние ухудшалось. Кашель стал невыносимым, он задыхался, лицо осунулось, глаза потухли. В конце концов, я не выдержала. Устроила истерику, силой потащила его в клинику.
— Ладно, ладно! Только не кричи! Пойду, куда денусь… — ворчал он, как ребёнок.
Тот день я помню до мелочей. Сижу в коридоре больницы. Белые стены, запах лекарств, гнетущая тишина. Сердце колотится, руки дрожат. Жду результатов обследования.
Выходит врач. Белый халат, серьёзное лицо, взгляд полный сочувствия.
— Что там? — спрашиваю, не в силах больше терпеть.
— Рак легких. Четвертая стадия, — говорит он тихо. — Обращение слишком позднее. К сожалению, сделать уже практически ничего нельзя.
Мир рухнул. Земля ушла из-под ног. Я не могла поверить, что это происходит со мной. С нами.
— Как?.. — только и смогла прошептать я, ощущая, как слёзы текут по щекам. — Как же теперь быть?
Врач лишь пожал плечами.
— Поддерживающая терапия. Чтобы облегчить страдания.
И всё. Больше никаких надежд.
Я вышла из кабинета, как в трансе. Всё вокруг кружилось, будто я плыла в белом море. Нахожу Гришу в палате. Он сидит на кровати, опустив голову. По его глазам вижу — он всё понял.
— Гриша… — произношу я, подходя и обнимая его.
Он молчит, только крепче прижимает меня к себе.
— Что же теперь делать? — шепчу я, рыдая.
Он поднимает взгляд, и в его глазах — усталость, но нет страха.
— Жить, Света. Просто жить дальше, — говорит он тихо.
И в этот момент я понимаю: всё, что я знала раньше, больше не имеет значения. Моя жизнь перевернулась. И теперь я должна стать сильной. Должна быть рядом до самого конца. Потому что я его люблю. Люблю всем сердцем.
Следующие месяцы превратились в сплошной кошмар: больницы, анализы, лечение, которое не лечило. Гриша медленно угасал. Я была с ним каждую минуту. Читала книги, рассказывала анекдоты, держала за руку. Иногда он улыбался. Чаще молчал, уставившись в одну точку.
Боль буквально съедала его. Лекарства помогали лишь на время. Ночами он метался в бреду, стонал. Я не спала, сидела рядом, протирала ему лоб, шептала слова любви и утешения.
Однажды ночью он тихо окликнул меня:
— Света… подойди.
Я села рядом на край кровати. Он взял мою руку своей худой, холодной ладонью.
— Спасибо тебе за всё, — прошептал он. — За любовь. За то, что была рядом.
Я не сдержала слёз.
— Не говори так, Гриша. Ты обязательно поправишься! Всё ещё будет хорошо!
Он едва заметно улыбнулся, словно ради меня.
— Нет, Свет… Я чувствую — это конец. Но ты не горюй. Ты должна жить за нас обоих. Найди своё счастье снова…
Он замолчал, тяжело дыша. Я крепко сжимала его руку, будто могла удержать его с собой.
— Я всегда буду любить тебя, Гриша… — прошептала я, рыдая.
Он посмотрел на меня своими измученными глазами.
— И я тебя, Света… Очень сильно…
Эти слова стали последними, которые он произнёс. Он закрыл глаза — и больше их не открыл. Всё, что имело для меня значение, исчезло в одно мгновение. Я сидела рядом, держа его уже холодную руку, и не могла поверить, что его больше нет.
Похороны прошли как сквозь плотный туман. Я видела лица соболезнующих, слышала тёплые слова, но всё это было где-то далеко. Гриша лежал в гробу — спокойный, неподвижный. Больше он не страдал. А вот мне только начиналась новая, пустая жизнь без него.
Когда гроб начали опускать в землю, казалось, меня хоронят вместе с ним. Не в силах смотреть, я отвернулась, судорожно сжимая платок в руках. И тогда заметила их — Лену и Веронику. Они стояли чуть поодаль.
— Мам?
Голос Лены резанул по сердцу, как удар.
Я не ответила.
— Мама, ну скажи хоть что-нибудь! — уже громче произнесла Вероника.
Я подняла на них заплаканные глаза.
— Что вы хотите? — прошептала, чувствуя, как внутри поднимается волна боли и гнева.
И тогда они обрушились на меня:
— Ты могла его спасти! Должна была настоять на другом враче, на другой клинике! Это ты его потеряла!
Вероника подхватила, голос её дрожал от истерики:
— Ты не следила за ним! Он же совсем плох стал, а ты ничего не сделала! Почему не спасла ему жизнь? Теперь мы сироты!
Внутри меня прорвало. Месяцы боли, одиночества, бессилия вырвались наружу. Я больше не могла молчать.
— А где вы были, когда мы узнали о его диагнозе? Где были, когда ему делали химию? Когда он ночами кричал от боли, когда не мог встать с постели? Где были вы?!
Они молчали, не в силах поднять глаза.
— Почему ни разу не приехали? Ни одной помощи, ни одного рубля на лечение! Успели найти время на маникюр и отдых, а на отца — не нашлось?
Я кричала, сама не узнавая своего голоса. Люди вокруг оборачивались, шептались. Мне было всё равно. Все мои страхи, обида, разочарование — всё вырвалось наружу.
Лена вдруг вскинула голову:
— Да, мы не приезжали! Ну и что? Что нам было здесь делать — смотреть, как он умирает? Тебе же нравилось быть мученицей! Сама во всём виновата!
Вероника поддержала сестру:
— И вообще, ты была плохой матерью! Никогда нас не любила! Заставляла учиться, унижала, говорила, что из нас ничего не выйдет! Ты испортила нам всю жизнь!
Мне показалось, что я теряю рассудок. Неужели это мои дочери? Неужели я действительно была такой чудовищной мамой?
— Я… я делала всё, что могла… — прошептала я, чувствуя, как слёзы душат меня.
— Делала? Ты нас ненавидела! Всегда любила только отца! А мы для тебя были обузой! — выкрикнула Лена.
Я посмотрела на них — эти чужие, полные злобы лица. И поняла: дальше так не может продолжаться.
— Хватит! — резко сказала я, вытирая слёзы. — Нет у меня больше дочерей. Уходите. Забудьте, что я вообще существую.
Развернувшись, я пошла прочь, не оглядываясь. Осталась одна. Потеряв мужа и детей в один день.
После похорон я вернулась в нашу квартиру. Мы купили её много лет назад, продав мой старый дом и дом свекрови. Каждый предмет напоминал о Грише. Его книги, одежда, фотографии. Я ходила по комнатам, касалась вещей, вдыхала его запах. Он был повсюду. Только его самого не было.
Долгое время я не могла прийти в себя. Бросила работу, перестала выходить из дома, перестала отвечать на звонки. Заперлась в четырёх стенах и жила своей болью. Каждую ночь снился Гриша — улыбающийся, зовущий меня к себе. Я просыпалась в слёзах, с разбитым сердцем.
Но со временем боль стала немного тише. Я начала вспоминать не только о скорби, но и о счастливых моментах. О том, как мы смеялись, как читали детям сказки, как праздновали дни рождения. Гриша всегда хотел, чтобы я была счастлива. И я решила — должна жить. Ради него. Ради нашей любви.
Сейчас я живу одна. Дочери не пишут, не звонят. Я тоже не ищу их. Бог им судья. Но знаю одно: он всегда будет со мной. В моём сердце.