— Пусти меня к сыну… поцеловать его… — хрипел мужчина, будто вынырнувший из воды. — Где Лешенька? Покажи мне моего мальчика! Я соскучился… я вернулся домой…
Голос его дрожал от слабости и боли.
— Открой дверь, Галя! Мне холодно, я промёрз до костей… Не заставляй меня стоять на улице. Впусти… или потом пожалеешь…
Вадим сидел у бабушкиной кровати, держа её исхудавшую руку в своих ладонях. Анастасия Викторовна дышала тяжело, каждое слово давалось ей с усилием. Он знал: это последние дни. И старался быть рядом как можно чаще — ведь именно она заменила ему маму, когда та сама оказалась не готова к материнству.
Она чуть приоткрыла глаза, словно собрала последние силы:
— Вадимушка… подойди ближе… послушай меня внимательно.
— Я здесь, бабуль. Я всё слышу, — он сжал её руку, пряча дрожь в голосе.
— Когда меня не станет… съезди к одной женщине. Зовут Галя. Найди её. Посети. Она одна живёт… давно уже. Скажи, что я о ней помнила. Что думала. Что не забывала…
Вадим задумался. Это имя где-то звучало раньше — в разговорах, в старых историях. Дальняя родственница, почти легенда. Живёт в какой-то глуши, о которой даже соседи шептались.
— К Гале? А кто она для тебя?
— Для тебя пусть будет просто знакомство, — прошептала бабушка. — А для меня… много больше. Сделай это ради меня, Вадимушка.
Он кивнул. Как можно было отказать умирающему человеку?
Дни спустя, после похорон, Вадим сидел в машине, следуя записке бабушки. Он пересекал одно поле за другим, объезжал грязевые колдобины, пока не попал в деревню Заболотье — название само себя оправдывало.
Небольшие покосившиеся дома, заросшие травой, окна с выбитыми стёклами, крыши с дырами. Похоже, время здесь остановилось, а люди остались одни.
На краю деревни он нашёл нужный дом — самый запущенный, весь в бурьяне. Окна заколочены, дверь еле держится на ржавых петлях.
— Есть тут кто-нибудь? — позвал он, постучав по раме.
Ответа не было. Лишь скрип калитки да ветер в кустах.
Он постучал ещё раз — громче.
Скрипнула дверь. Из щели выглянуло сморщеннее лицо, ввалившиеся щёки, глаза — глубоко посаженные, настороженные.
— Ты кто такой? Чего надо? — просипел старческий голос.
— Меня зовут Вадим. Я внук Анастасии Викторовны. Она просила зайти… передать вам кое-что.
Лицо женщины слегка расслабилось. В глазах мелькнуло удивление — будто услышала голос из прошлого.
— Так Настя жива ещё? — она распахнула дверь чуть шире. — Проходи, коли от неё.
В доме царила темнота и затхлый запах. Пыль покрывала мебель, как снег. В углу — старая железная кровать, застеленная потёртым домотканым одеялом.
— Присаживайся, — Галина указала на табуретку. — Рассказывай, зачем приехал. Удивлена, что обо мне вообще кто-то вспомнил…
— Бабушка… умерла, — сказал Вадим осторожно. — Перед этим просила найти вас. Сказала, что помнила всю жизнь. Что хотела бы простить.
Галя долго молчала. Её взгляд ушёл куда-то внутрь, к себе. Казалось, она даже не удивилась.
— Значит, Настька тоже… — прошептала она. — Ну что ж, своё время прожила. А ты чего приехал?
Вадим немного замялся:
— Она просила навестить. И если нужно — помочь. Не стесняйтесь, говорите прямо.
— Помощью не поможешь, парень, — вздохнула Галина. — Но новости хорошие. Расскажи лучше, как Настя жила. Ты её внук, значит?
Вадим кивнул.
Он гордился своей бабушкой. Для него она была целым миром. Он никогда не знал родителей — с тех пор, как мог помнить, жил только с ней. А правду о них Анастасия Викторовна не скрывала. Когда Вадиму исполнилось двенадцать, она сказала всё честно.
— Твоя мама влюбилась в Гену, когда ей было шестнадцать. Я против была сразу. Хотела, чтобы девочка закончила школу, поступила, построила свою жизнь. Да кто же меня слушал? Я её даже запирала дома — бесполезно. Каждый день сбегала к нему. Он был старше, без работы, с судимостью… Только деньги на водку и оставались. Но Нинка любила его, как кошка — своего первого кота. Слава богу, хоть до свадьбы не дошло. Хотя… может, и не слава богу.
А потом Нина вдруг объявила: выходит замуж. Заявление уже подали.
Я… что могла сказать? Мне не оставалось ничего, кроме как согласиться.
Жили у меня. Генка так и не нашёл себе занятия — не работал, как раньше, так и дальше пропадал где-то. Нинка пыталась тянуть всё сама. Я помогала, чем могла. Много раз говорила с зятем, уговаривала взяться за ум, начать жить по-человечески. А он лишь хмыкал:
— Я родился не для работы. Я — для криминала.
Через полтора года после свадьбы ты родился. И почти сразу Генка опять сел — на этот раз на три года. Нинка бегала к колонии, носила передачи, а я растила тебя. Всё это время она обещала вернуться, найти работу, присылать деньги. Потом, когда срок кончился, они заявили: уезжают вдвоём, будут пробовать снова.
Я отпустила их. Что ещё оставалось? Думала, может, теперь образумятся, станет дочь настоящей матерью. Но не сложилось.
Первые полгода пришло пару переводов. А потом — тишина. И однажды звонок. Нина говорит:
— Мы с Генкой больше не вместе. У меня новый муж, новая семья. Я не могу забрать сына. У нас свой ребёнок скоро появится.
Так я осталась с внуком. Так ты и стал моим мальчиком.
Вадим не скрывал обиды. Он искал мать, писал ей через соцсети. Представился — «старый знакомый», спросил, как дела. Нина ответила холодно. Теперь она была примерной женой и заботливой мамой троих детей — видимо, решила, что прошлое должно остаться там, где ему и место.
Он просто хотел понять: почему его бросили? Зачем тогда рожали?
Нина ответила быстро и без лишних слов:
«И чего ты теперь хочешь? Денег? Их нет. У меня дети, им нужна каждая копейка. Прости, но ты давно не мой человек. Я даже не помню, как ты выглядишь. Лучше оставайся там, где живёшь. Не порть мне жизнь.
Эти строки болью отпечатались в сердце. Он не просил помощи, не просил любви. Ему нужно было всего одно — знать, что он кому-то был важен. Но ответ оказался другим.
Позже, когда Анастасия Викторовна уже лежала в гробу, Вадим сам организовал похороны. Собрал всех, кто остался рядом. Нина даже не приехала. Не позвонила. Не спросила, как он.
— Нина всегда такой была, — покачала головой Галина, когда Вадим закончил рассказ. — Гордая, как чёрт, и сердце — камень. Не переживай, сынок. Всё, что несделано добром, рано или поздно оборачивается долгом. Для таких людей, как она — особый ад.
Вадим собрался уходить, но не смог сдержать вопроса:
— А почему вы одна? Почему никого из семьи нет? Бабушка просила вас навестить, но никогда ничего не объяснила. Только шепнула, что в молодости вы были красавицей. Неужели ни одного человека так и не нашлось?
Галя горько усмехнулась:
— Был один. Один, да на всю жизнь. Мы любили друг друга так, как сейчас уже не любят. Он тоже меня любил… пока не умер. После него я больше не хотела ни одной связи. Ни одной встречи. Как будто и сама ушла вместе с ним.
— Мне правда жаль, — сказал Вадим тихо.
— Жалость мне не нужна, — резко ответила она. — Уходи. И забудь, что я вообще существую.
Он встал, поправил куртку, взялся за ручку двери. Но на пороге остановился:
— Я не забуду. И не уеду просто так. Если вам нужна помощь — я рядом. Хоть раз в неделю, хоть просто поболтать. Вы мне тоже родная.
Галя молчала. Только смотрела в окно, за которым начинало темнеть.
На следующий день Вадим вернулся. Привёз продукты, дрова, инструменты. Решил, что дом можно привести в порядок. Она не рада — пусть будет хотя бы теплее.
— Я же сказала… — начала Галя, но не договорила.
Он уже раскатал рукава и начал чинить крышу. Потом — починит печь. Потом — посадит картошку. Может быть, даже забор поставит. Потому что теперь знал: если человек одинок, значит, он — часть чьей-то истории. И эту историю нельзя бросать незаконченной.
— Я просто хотел помочь, — Вадим прервал её раздражённый монолог. — Если не нужно — увезу всё обратно.
Галина молчала, наблюдая, как он аккуратно складывает дрова у крыльца. Потом тихо вздохнула.
— Ладно… пусть остаётся.
С этого дня Вадим стал приезжать в Заболотье по выходным. Он чинил дом, подкладывал дрова, ремонтировал крышу, носил продукты. Просто был рядом. Не просил благодарности, не ждал ответной заботы. И со временем Галя начала открываться.
Она рассказывала ему о своей юности, о любви, потерянной слишком рано, о боли, которую так и не смогла отпустить. Делилась воспоминаниями, словно пыталась собрать из них осколки прошлого.
Однажды вечером они сидели в кухне — уже не такой запущенной, как раньше. Печка потрескивала, за окном шел снег. Галя впервые посмотрела на Вадима не с подозрением, а с благодарностью.
— Спасибо тебе, Вадимушка, — произнесла она тихо. — Ты вернул меня к жизни. Кажется, я снова могу дышать.
Вадим улыбнулся. Он чувствовал, что нашёл здесь больше, чем родню — смысл. Возможность быть нужным. Возможность подарить тепло тем, кто давно его не видел.
И тогда Галя неожиданно спросила:
— Хочешь, расскажу правду? Почему я одна?
Вадим кивнул. Она завернулась в платок, будто готовясь к холоду, и начала…
Раньше Галина была совсем другой — живой, открытой, полной надежд. В молодости она вышла замуж рано, как водится в деревнях. Любила мужа Бориса безумно. Они росли вместе, строили планы, воспитывали сына Лешеньку — долгожданного, любимого, хрупкого.
Но однажды осенью Борис собрался на рыбалку. Галя не хотела отпускать. Что-то тревожило внутри. Но он лишь обнял её и сказал:
— Вернусь вечером. Целую вас обоих. Ждите.
Дверь хлопнула. Потом — калитка. А потом — тишина.
Дни проходили, а его всё не было. На пятый день рыбаки принесли страшную находку: обломки лодки, обрывки одежды, да следы крови на борту. Байкал забрал Бориса без следа.
Галя осталась с ребёнком. Без мужа, без покоя, без сна. Морозной ночью, когда Новый год уже почти стучался в окно, кто-то постучал в стекло. Сердце замерло.
Она подошла. Выглянула. За окном — никого. Только ветер и снег.
— Наверное, показалось, — прошептала она себе, пряча сына под одеяло.
Лишь через несколько часов ей удалось заснуть. Но среди ночи она резко проснулась — чувство чужого присутствия стало невыносимым. Окно снова стучали.
Она осторожно посмотрела — и чуть не закричала. Перед окном стоял он.
Не человек, не тень — нечто между жизнью и смертью. Его лицо было искажено, кожа свисала клочьями, глазницы пустые, во рту — движение. Он говорил, но голос был не его:
— Открой мне, Галя. Я хочу поцеловать сына. Пусти меня.
Она закричала:
— Уходи! Убирайся прочь!
Малыш проснулся, заплакал. Галя крепко прижала его к себе, загородила собой от окна.
— Отдай мне Лешу! — не унимался голос из-за стекла. — Я вернусь. Я всегда буду возвращаться. Пока не увижу его.
Потом — тишина. Он исчез. Но оставил после себя леденящий холод.
Наутро Галя побежала к старой Агафье — местной знахарке, которая слышала не только живых, но и тех, кто ушёл.
Та выслушала женщину, посерьёзнела:
— Он не ушел. Он не закончил. Нужно найти его тело. Похоронить правильно. Иначе будет возвращаться. И не один.
Галя вернулась домой в смятении. Рыбаки только руками развёли:
— Как найдём зимой? Жди весны, когда лёд сойдёт.
А весной Байкал отдал часть своей тайны. Однажды, в марте, Галя снова услышала стук.
Выглянула — и увидела его. Почти голое, полуразложившееся тело. Глазницу, где раньше были его глаза. И голос, который теперь звенел, как металл:
— Отдай Лешу… Ещё есть время… Отдай, пока не поздно…
Она закрыла окна, перекрестилась, стала молиться. Покойник не уходил — шептал, грозился, звал. А потом исчез, оставив после себя только страх.
С утра Галина обошла всех рыбаков деревни. Собрала их возле своего дома, голос её дрожал от страха и боли, но она всё равно рассказала свою историю. Мужчины долго молчали, опустив глаза, но в конце концов кивнули: поможем.
— Баба Галя ведь не просто так просит, — сказал старший из них, Макар, глядя на маленького Лешу, который играл рядом. — У неё ребёнок мал. Не его вина, что тут такое творится.
И они пошли. Провели весь день на берегу, прочесывали водную гладь, погружались в ледяные волны, надеясь найти останки Бориса и успокоить его душу.
Галя не могла сидеть спокойно. Всё время бегала к окну, прислушивалась к каждому шороху. К вечеру, когда сын уже спал, она вышла на пристань встречать рыбаков. Холодный ветер рвал платок, ел лицо, будто напоминал, что покойник где-то рядом.
И вдруг — детский крик. Её крик. Она обернулась и понеслась домой, как наводнение. Забежала в избу — и замерла. Её сынишка, любимый Лешенька, висел под потолком на старой рыбацкой сети, чуть сгнившей, с каплями воды, стекавшими по веревкам.
Она упала без чувств. А кто-то — или что-то — тем временем скользнул во тьму за дверью, оставив после себя только запах сырости и страха.
Очнулась Галя в больничной палате. Три дня была без сознания. За это время мужчины нашли Бориса — прямо напротив её дома, у самого берега, словно он ждал чего-то. Его тело было зажато между коряг, в руке — обрывок сети, покрытый плесенью.
А Лешенька… его уже тоже похоронили.
— Значит, забрал… — прошептала она, — взял моего малыша… Так много лет прошло, а я всё не могу прийти в себя. Это я виновата. Если бы тогда открыла ему дверь, может быть, ничего бы не случилось…
Вадим слушал, затаив дыхание. Он никогда раньше не сталкивался с чем-то таким — ни в книгах, ни в фильмах, ни в жизненных историях. Но теперь понимал: правда иногда страшнее любого кошмара.
— Баб Галь, — осторожно начал он, — давайте со мной. Давайте переезжайте в город. У меня просторная квартира, три комнаты. Невеста Люся — человек добрый, сердечный. Примем вас как родную. Вы больше не должны быть одна. Вы пережили слишком много…
Галя вздохнула, потом ещё раз.
— Да куда же мне, Вадимушка? Что я у вас буду делать? Лишний рот, лишние хлопоты. Нет, я здесь останусь. Время моё скоро придёт. И я с Лешей встретиться смогу. Только не переставай меня навещать. Боюсь, что умру одна, и некому будет даже цветы положить.
Но Вадим не сдавался. Целые три дня уговаривал. А Галя, вспомнив, как давно никто не говорил ей ласково, вдруг согласилась. Собрала свои вещи — пара тряпок, фото в рамочке, чайник и несколько святых образков — и села в машину.
Тогда она и не знала, что проживёт ещё четырнадцать лет. Что станет прабабушкой для троих внуков — Костика, Лёши и Маринки. Что для них она будет не просто старушкой, а живым источником тепла, мудрости и любви.
А если бы не записочка Анастасии Викторовны, если бы Вадим не приехал, если бы не его упорство — возможно, и сейчас бы в том доме, заросшем бурьяном, жила бы пустота. И холод. И страх.
Но теперь всё было иначе. Галя стала частью семьи, которую сама потеряла. А Вадим — неторопливо строил новую жизнь, где каждый знал, что значит быть нужным. Любить. И быть любимым.